Этот текст вырос из спора между авторкой — исследовательницей феминистской теории кино — и ее другом, которые разбираются, испорчено ли современное кино повесткой, политикой и черными русалочками.
«Да что там твои сырники… Тут русалочка — черная!» — именно с этой фразы началось одно мое утро, когда я приготовила сырники, а друг вслух прочел новость о темнокожей русалочке. И этот хороший человек, который слушает джаз, ездит на велике, сортирует мусор, любит винтажную одежду, оказывается, терпеть не может исторические неточности, репрезентацию, а еще готов написать пост о том, что хватит превращать людей в «манекенов MeToo»!
«Ты, конечно, друг, но истина дороже», — подумала я и погрузилась в исследование. Результатом стала магистерская работа о феминистской теории кино. Я решила записать все наши камни преткновения и назову их «Пять холодных сырников», которые мы тогда так и не съели. Потому что яростно сражались за пояс чемпион_ки с надписью — «Выкуси! Я прав_а!»
«Инклюзия — это тренд, а не искусство»
После первых искр ссоры стало ясно: существует убеждение, что инклюзия в кино — лишь модный тренд, или даже хуже — внешнее давление активисто_к на тонкие души кинодело_в. Но давайте посмотрим, что страшного в трендах?
На самом деле тренд — это всего лишь общая тенденция, мода, актуальность, спрос. В кино тренд — это возможность удовлетворить интересы публики и заработать киноиндустрии. Вот пример тренда, который сделал мир справедливее, а жанр биография — высокобюджетным в голливудском кино.
В 2017 году #MeToo навело шороху не только в кино, но и в журналистике — в социальных сетях одна за одной появились истории актрис и журналисток о сексуальных домогательствах. И для «исповеди» ничего не подходило лучше, чем интернет и соцсети. В СМИ информация проходит через кучу согласований — хорошо если только через редакторо_к, возможно, еще и через инвесторо_к и их политические и социальные интересы. Соцсети же давали возможность быстро и без цензуры рассказать о проблеме.
Как это выглядело? На смену вычитанным статьям в газетах и журналах пришли прямые и откровенные тексты, как если бы это были разговоры в чатике среди друзей. И с этого момента появился тренд на реализм в медиа. Больше всех досталось чистой комедии*.
Помните фильмы начала 2000-х о модных журналистках «Как отделаться от парня за 10 дней», «Бизнес ради любви»? Девушки только начали свою карьеру, но почему-то живут в центре Нью-Йорка, носят сумки Prada, всегда в хорошем настроении и готовы расстаться с карьерой ради отношений.
Так вот после #MeToo эти комедии ушли в группу низкобюджетных. С этим форматом сегодня редко работают продюсер_ки, потому что зрител_ьницам интересна реальная жизнь и ее проблемы, а еще, чтобы кино подсветило, как с ними справляться — такой поход к психологу по цене билета в кино или подписки на Netflix.
Так возник тренд на драмеди* — жанр, который сейчас занимает нишу среднебюджетных фильмов.
Самую высокую планку — высокобюджетных фильмов — занял байопик. После 2017 года о журналистках было снято 10 байопиков, среди которых «Секретное досье» (2017; $50 млн), «Ее правда» (2022; $32 млн), «Великая» (2023; $34 млн).
В такие проекты, так как они в тренде, включаются актрисы с большими контрактами. И некоторые из них меняют индустрию изнутри. Фрэнсис Макдорманд (та самая актриса из «Трех билбордов на границе Эббинга, Миссури») на одной из церемоний «Оскара» предложила поддержать инициативу inclusion rider*. Так я пришла к выводу, что тренды и искусство не противоречат друг другу, а
спрос на инклюзию приводит кино от немого века к современности. И это по-настоящему дает кино звук, где слышен голос каждого.
— Но ты не понимаешь, — говорил он мне. — Это уже не кино! Это политика!
Давайте разберемся и с этим.
«Зачем политика лезет в кино?»
— Почему просто нельзя делать настоящее искусство?
Честно говоря, когда я слышу фразу «настоящее искусство», то даже не спорю. Потому что знаю — это вкусовщина с рабочим заголовком «Это круто, потому что нравится мне». Как понять — настоящее ли искусство? На этот сложный вопрос ответят только фанаты Томми Вайсо.
Но что с политикой? Для многих то самое «настоящее искусство» должно быть вне политических повесток, а любая форма репрезентации, будь то темнокожий герой, самостоятельная женщина или ЛГБТК+-персонаж, выглядит как навязывание.
Возможно, я вас удивлю, но в кино всегда была политика. Возьмем обыденные, казалось бы, темы:
- покупки (от газировки до дома) — это политика потребления, и чаще всего она о том, что ты можешь жить лучшую жизнь, если купишь …;
- разделение на мужское и женское — гендерная политика;
- создание отношений, семьи, рождение детей в кино — демографическая политика.
И это всё те рычаги, которые позволят менять общество.
После Второй мировой войны в американском кинематографе воспевался образ женщины-домохозяйки. Когда мужчины ушли на фронт, женщины заняли их рабочие места и доказали, что способны справляться с любой профессией не хуже мужчин. После войны правительство, в котором были одни мужчины, не хотело оставлять женщинам рабочие места, которые были нужны мужчинам после возвращения с фронта. Транслировалась политика потребления и демографии, чтобы снова вовлечь людей в обычную жизнь с покупками и семьей, рождением детей.
В кино XX века куда ни ткни — те же комедии вроде «Квартиры» с Джеком Леммоном, «Цветка кактуса» с Голди Хоун или «Украсть миллион» с Одри Хэпберн — всё это истории о демографической повестке. О том, что главное — встретить любовь. А если ты не хочешь отношений, то ты точно «гуляка» (таких тоже порицали, и в кино старались исправить с помощью хороших персонажей).
Всё, что сегодня кажется нам привычным и нейтральным в кино, на деле является частью политической и социальной повестки. Эти нормы настолько укоренились, что стали невидимыми. Попробуйте посмотреть фильм, представляя, что вы не хотите отношений. Вы будете удивлены, как кино начнет буквально давить на вас.
Мы не замечаем политического веса старых повесток, пока не появляется нечто, что их оспаривает, к примеру инклюзия, — и тогда это сразу становится «политикой», потому что инклюзия входит на их политическое поле.
Да, политика в кино — не новое явление, а, скорее, неотъемлемая часть этой индустрии, которая развивается по двум сценариям: либо сама диктует обществу, «как нужно», если то пассивно принимает, либо спрашивает у общества, «как нужно», если общество активно высказывается.
Прямо как с самой политикой — если ты ей не интересуешься, то она будет интересоваться тобой. Именно поэтому за инклюзию борются, чтобы удерживать горизонтальные отношения общества и институций.
А еще потому, что инклюзия вытаскивает из чулана новых героев и героинь и показывает многообразие общества. Старый, «идеальный мир» с его «хочу отношений», «хочу ребенка» — это такой же жесткий диктат, где ты «либо пан, либо пропал». Вероятность того, что вы найдете отражение себя в том самом образе из кино, — мала. Зритель_ница всегда будет где-то посередине — между реальной жизнью и картинкой на экране. Но разнообразие позволяет показать нашу жизнь в оттенках и полутонах. Кстати, о цветах.
— Да что там твои сырники… Тут русалочка — черная!
Черная русалочка, или «Они портят классические сюжеты и персонажей!»
Именно с таким возмущением я столкнулась на одной из своих лекций, посвященных инклюзии в кино. После того как я защитила свою научную работу по этой теме, мне захотелось выйти за пределы академического «пузыря» и услышать встречное мнение. И больше всего несогласных возмущало: «Зачем белых персонажей играют темнокожие? Они портят классические сюжеты и персонажей!»
Я могла бы долго искать сложные аргументы или придумывать ответы, которые заставили бы слушател_ьниц принять мою точку зрения. Но мой ответ прост: потому что могут!
Авторская интерпретация — это законный простор для воображения, а не искажение. Еще на первом курсе, на занятиях по теории литературы, я увлеклась темой исторического вымысла и поняла, что всё, что не прописано, может быть придумано!
Допустим, Иван Грозный строчит письмо Шуйскому. Сам текст письма — это факты. Но всё, что осталось за пределами — как реагировал Шуйский, во что был одет Иван Грозный, — это простор для вымысла. Но даже то, что прописано, может быть переосмыслено. Классика живет именно благодаря тому, что ее постоянно интерпретируют, а не консервируют в первозданном виде.
Вы сами каждый день меняете смысл классики. Когда читаете текст, написанный два века назад, его переосмысливаете вы, современн_ый человек, пропуская информацию через современный мозг — это тоже авторская интерпретация.
Изменение пола, расы или ориентации известных персонажей — будь то Русалочка, Золушка, Леди Макбет — воспринимается как искажение и навязывание, покушение на священную классику.
Мне всегда любопытно, кого выбрали бы на роль Призрака отца Гамлета те, кого это так задевает? Для тех, кто ищет абсолютной исторической точности, я бы посоветовала документальные фильмы или исторические реконструкции — там да, есть четкие рамки. Всё остальное предполагает авторскую интерпретацию.
Может быть, это будет наука автор_кам, а может, просто мой «яд», но если хочется абсолютной исторической достоверности, уточняйте в сценарии: «Йорик однозначно умер», «Русалочка исключительно белая», «Золушка не лесбиянка». Хотя современная Золушка — это, по моему мнению, однозначно эмигрантка, которая встречает польскую девушку, и они живут долго и счастливо! Из вредности я бы еще сделала это в формате Лего, чтобы расширить рамки возрастной аудитории.
В конечном итоге всё сводится к простой истине: право зрителя — не смотреть. Если интерпретация не откликается, всегда можно переключить канал. Но право автор_ки — творить и отражать мир, который постоянно меняется. И это не порча искусства, а отражение в зеркале реальности.
— Это не только не реалистично, это вообще неестественно!
«Это неестественно!»
Именно это ощущение возникает у некоторых зрителей и зрительниц, когда они видят на экране инклюзивных персонажей. Их воспринимают как голоса разума, проводников ценностей, лишенных индивидуальности, словно киношных ангелов над плечом героя. Их сильная сторона — ценности, которые они транслируют, а слабая — отсутствие живого характера.
Такая «неестественность» возникает не из-за самой инклюзии, а когда сценарист_кам недоплачивают или когда пытаются соблюсти политкорректность для галочки, нанимая людей без подлинного понимания опыта тех групп, кого они хотят представить.
В таком случае получается не персонаж, а идеологически заряженная статья о сенокосе.
В этом случае помогает настоящая инклюзия, такая как inclusion rider: она обеспечивает репрезентацию представител_ьниц разных групп не только на экране, но и на съемочной площадке.
И пока маститые представител_ьницы киноиндустрии часто заявляют, что инклюзия ведет к посредственности, реальные факты говорят об обратном. Например, в ноябре 2024 года директор кинофестиваля Camerimage Марек Жидович написал, что
они не будут поддерживать посредственное кино, даже если оно снято женщиной.
В ответ команда фильма «Субстанция» и многие гост_ьи отказались ехать на фестиваль, а еще подали петицию, сославшись на исследование, которое показало, что за последние годы Camerimage отбирал в основном мужские заявки.
В петиции они призвали основателя и команду фестиваля предпринять конкретные шаги для того, чтобы на фестивале было равное количество женщин и мужчин — режиссеров.
Кинематограф долго говорил о женском опыте через мужчину, о чернокожих персонажах — через белых сценаристо_к, и о ЛГБТК+ — через гетеросексуальных режиссеро_к. Не стоит удивляться неестественным образам, так же как не стоит округлять глаза, когда видишь фото Каннского фестиваля 2012 года, которое в книге Immy Humes The Only Woman названо не иначе как Men’s Room — из 18 победителей не было ни одной женщины.
А женщины могут многое. К примеру, снимать качественное кино с низкими бюджетами. Svenska Institutet в рапорте Money Issue пришел к выводу, что режиссерки и продюсерки чаще всего работают в среднебюджетных и инди-фильмах и добиваются больших кассовых сборов.
Так что там насчет Вандер-вуман?
«Все женщины теперь Вандер-вуман? А как же вандер-мамы? Вандер-студентки? Вандер-гедонистки?»
Во время нашего разговора меня не покидало ощущение, что есть вещи, которые не устраивают и меня тоже. Ощущение, что современное кино перегибает, навязывая единственный образ сильной, независимой, маскулинной женщины, обесценивая другие женские роли и создавая токсичное давление. Именно поэтому я люблю те самые сериалы про обычных женщин — тут я не буду вам ничего рекомендовать, это уже другая рубрика.
Часто нас приучают к мысли, что мы достойны внимания, если достигли успеха. Такой подход граничит с часами терапии.
Женщины достойны быть услышанными, даже если они не спасли мир, а просто живут своей жизнью.
Вандер-мамы, вандер-студентки, вандер-гедонистки, которые смотрят сериальчики, гуляют с книжкой в парке, строят или не строят карьеру. Хочется как-нибудь увидеть историю про эмигрантку, которая закончила магистратуру в Польше, гуляет с собаками по выходным и не хочет вступать в отношения. Увидеть свою историю на экране — это важно. Это дает чувство связи, поддержки и понимания, словно встречаешь ту самую родственную душу на экране.
Авторка: Суббота
Статья создана в рамках проекта «Together 4 values — JA», который совместно реализуют организации ІншыЯ і Razam e.V. при поддержке Министерства иностранных дел Федеративной Республики Германии.
