Беларусы часто удивляются, что в мире не так уж много знают о протестах 2020 года, а еще меньше — о том, что было и есть потом. Кто-то возмущается, кто-то негодует — «какие же иностранцы равнодушные!». Но много ли мы сами знаем о боли других людей и их народов? Что мы слышали о Таджикистане? А ведь до 1991 года наши страны делили историю. Не многие при этом в курсе, что после распада СССР в Таджикистане началась гражданская война, жертвами которой, по официальным данным, стали более 60 тысяч человек.
А что там происходит сейчас? В 2022 году в стране начался мирный протест — и прокатилась волна репрессий против его участников, а также активистов, журналистов, адвокатов. Слезоточивый газ, задержания, обыски, гибель людей. Боль и несправедливость не имеют привязки к паспорту, и мы уверены, что сочувствие чужой беде и солидарность вне границ — то, что помогает надеяться на лучшее будущее для всех.
Поэтому сегодня делимся рассказом Зарастин Холбаш, родители которой сейчас в тюрьме, а сама девушка под прикрытием смогла покинуть Таджикистан. Ее история, которую записал Лёша Гулицкий, — о памирцах и их борьбе за свободу, о разобщенности и страхах, о «вине выжившего» и о пронзительных семейных воспоминаниях.
Сначала контекст. В Горно-Бадахшанской автономной области на востоке Таджикистана испокон веков живут этнические группы, которых объединяют под общим названием памирцы. Большинство из них исповедуют исмаилизм — одно из направлений шиитского ислама. Официально власти Таджикистана не признают памирцев отдельным этносом, настаивая, что все жители региона — таджики. При этом памирцы на протяжении десятилетий сталкиваются с дискриминацией, давлением на их культурные и религиозные традиции, а также с преследованиями и репрессиями.
Правозащитники постоянно сообщают о жестоких нарушениях прав памирцев. Их язык вытесняют из образования и официальной сферы, традиции запрещают, а любые попытки открыто заявить о своей идентичности рассматривают как вызов государству. Регион буквально напичкан силовиками, которых присылают из других частей Таджикистана. Они сеют атмосферу страха, подавляют протесты, задерживают людей без объяснения причин и убивают без суда.
В 2022 году репрессии достигли пика. Их жертвами стали сотни людей. Пострадала и семья Зарастин Холбаш. Родителей девушки арестовали за «организацию протестов» и приговорили к огромным срокам. Сама она бежала из Таджикистана. Даем слово Зарастин.
«Каждый день — словно на пороховой бочке»
— Я родилась в Хороге — высокогорном городе, протянутом вдоль реки. Это центр Памира — региона в самом сердце Центральной Азии, который называют «крышей мира». Здесь на высоте двух тысяч метров пересекаются торговые пути, истории народов и культур. Сегодня это автономная область в составе Таджикистана. В столицу этой страны, Душанбе, мы с родителями переехали, когда я была маленькой. Мама преподавала в Российско-таджикском (славянском) университете, а папа работал в пограничной службе.
Душанбе был для меня домом. Друзья, школа, родители — вся моя жизнь была там. Хорог же я воспринимала как место, где жили мои бабушка и дедушка. Каждое лето я проводила каникулы у них дома.
А вот для моих родителей их корни и памирская идентичность были крайне важны. Они испытали на себе весь ужас гражданской войны, которая разразилась в Таджикистане после распада СССР, — и поняли, что значит быть «другими», меньшинством. Это оставило глубокий след в их жизни. Они неустанно боролись за права памирцев, за сохранение языка, культуры, религии — и просто за возможность быть услышанными. Они занимались просвещением, добивались того, чтобы власти Таджикистана учитывали интересы памирцев. Писали обращения, выступали на встречах, требовали диалога.
В памирском обществе их недолюбливали, нередко открыто выражали недовольство. Многие считали борьбу моих родителей бессмысленной — мол, все права у памирцев уже были.
Это остатки советского мышления: когда люди довольствуются тем, что имеют, и боятся требовать большего, лишь бы не навлечь беду.
Но мои родители никогда не обращали на это внимания. Они твердо знали, за что борются.
В 2012 году, когда я ходила в девятый класс, мы с папой вынужденно переехали в Хорог. Случилось это из-за вторжения правительственных войск на Памир. Начались репрессии против нашего народа, и родители решили, что мне жить в Душанбе небезопасно. Мама, однако, осталась там.
Идея переезда меня совсем не обрадовала. Я любила Душанбе, хотя жизнь в Таджикистане не была легкой. Каждый день — словно на пороховой бочке: никогда не знаешь, когда сделаешь что-то неугодное правительству и окажешься за решеткой. Или в могиле.
«Я просыпалась от рыданий мамы»
— 25 ноября 2021 года на Памире убили активиста Гулбиддина Зиёбекова.
За год до этого он заступился за девушку-памирку, которую домогался помощник прокурора, этнический таджик. Гулбиддин и другие памирцы удерживали его и требовали извинений. За это на них завели уголовное дело. Гулбиддина вызвали на допрос в прокуратуру и отпустили. Ситуация была напряженной, но постепенно сходила на нет — пока власти Таджикистана не назначили нового главу нашего региона.
Тогда в деревню, где жил Гулбиддин, приехали спецназовцы. Они нашли его и направили на него оружие. Гулбиддин попытался убежать: понимал, что в случае задержания ему несдобровать. Спецназовцы открыли огонь. Когда Гулбиддин перебегал мост, в него попала пуля. Он упал. Спецназовцы схватили Гулбиддина, обвязали проволокой его шею и потащили в автозак. Очевидцы утверждали, что на момент задержания Гулбиддин был жив. Через час после ареста его безжизненное тело привезли в морг Хорога.
Правительство Таджикистана обвинило во всем самого Гулбиддина — якобы при себе он имел оружие и первым открыл огонь. Свидетели говорят обратное — но их голоса заглушают пропагандой. Она оправдывает преступления режима «борьбой с терроризмом». Под этой эгидой правительство начало ужесточать контроль над Памиром еще в 90-х — после гражданской войны, в ходе которой памирцы поддерживали оппозицию.
Убийство Гулбиддина попало на видео. Моя мама смотрела его по ночам, чтобы я не видела, и плакала. Я просыпалась от ее рыданий.
Это было ужасно. Но именно тогда я поняла, что для моих родителей их памирская идентичность проявляется через безусловную, безграничную любовь к своему народу. Это любовь, у которой нет условий и пределов.
«В единстве и взаимопомощи я вижу основу нашей культуры»
— Семья никогда не навязывала мне памирскую идентичность. Не заставляла учить язык, не требовала следовать традициям. Живя в Душанбе, я почти не имела друзей-памирцев, в основном общалась с таджиками. Многих жутко раздражало, когда памирцы себя отделяли — и я тоже не понимала, почему мы это делали. Но постепенно осознание себя как памирки крепло во мне: благодаря наблюдению за родителями, за их любовью к народу, за их борьбой за права памирцев. После переезда в Хорог эта идентичность окончательно оформилась. Повлияли и сам город, и его люди, и традиции.
У нас, памирцев, свой язык, который значительно отличается от таджикского, своя культура. Мы исповедуем другое течение ислама: памирцы — исмаилиты (шииты), а остальная часть Таджикистана — сунниты.
Памирцы — невероятно добрый и гостеприимный народ. Несмотря на сложные условия жизни, люди сохраняют мягкость и человечность. На Памире двери домов всегда открыты, и это не просто красивое выражение: двери в буквальном смысле остаются открытыми для любого, кто нуждается в помощи или убежище. Люди помогают друг другу, не ожидая ничего взамен.
Как раз в единстве и взаимопомощи я вижу основу нашей культуры. Больно от того, что в последнее время этого становится меньше. Из-за репрессий люди начинают бояться друг друга, а порой — даже предавать.
Правительство Таджикистана создает для памирцев невыносимые условия, и многие, особенно молодое поколение, уезжают. Вдали от дома сохранять свою культуру и традиции трудно, но люди все равно отмечают народные праздники и проводят свадьбы по памирским традициям.
«Быть памиркой — значит противостоять»
— Памирская идентичность — не только в языке, культуре или религии, но и во внутреннем ощущении сопротивления, которое передается из поколения в поколение.
Для меня быть памиркой — значит противостоять. Не соглашаться со статус-кво, не принимать диктатуру и репрессии. Быть памиркой — значит хранить верность своим ценностям, а также принципам родителей и предков. Это значит не предавать память тех, кого беспрерывно убивали со времен гражданской войны, и тех, кто сейчас находится в заключении по политическим причинам.
Есть памирцы, для которых норма — называть себя таджиками. Я не осуждаю таких людей, ведь для каждого памирская идентичность означает что-то свое. Но мне сложно называть себя таджичкой. Потому что именно таджики убивают мой народ, бросают памирцев в тюрьмы. Возникает вопрос: если мы все таджики, то почему именно жителей Памира убивают уже на протяжении 30 лет?
Я, конечно, понимаю, что не все таджики плохие, и в моем окружении много замечательных таджиков. Но проблема в том, в Таджикистане многие темы табуированы. История репрессий памирцев — в их числе.
Многие даже не пытаются понять, почему памирцам сложно называть себя таджиками. Есть представление, будто мы считаем себя лучше остальных и отделяемся просто потому, что хотим казаться особенными.
Отсюда возникает неприязнь, а затем — ненависть.
Ослепленные ею, люди оправдывают действия правительства, при этом не осознавая: репрессии, коснувшиеся памирцев, в любой момент могут затронуть и других. Это уже происходит. В 2022 году в Таджикистане начались массовые аресты журналистов, адвокатов — всех, кто хоть как-то высказывал свое мнение.
В тюрьме оказались и мои родители.
«Обвинили в организации протестов»
— На подсознательном уровне я всегда чувствовала, что моей семье угрожает опасность. По-настоящему страшно стало после убийства Гулбиддина.
Тогда в Хороге начались мирные митинги. Люди принесли на главную площадь тело Гулбиддина и начали просить справедливого расследования. Во всем регионе сразу же отключили интернет, а потом военные начали стрелять по мирным жителям. Убили двоих мужчин.
Один был совсем парнишка. Его мама находилась в Москве, и отец ждал ее возвращения, чтобы они могли вместе похоронить сына. В это время он был у нас дома. Он не плакал — просто смотрел в одну точку. Меня это сильно напугало.
Встревожились и родители. Папу с того момента всегда сопровождали его друзья и близкие. Меня одну никуда не пускали. Машину без присмотра не оставляли. Все семья жила в постоянном страхе.
Я тогда поехала в Кыргызстан: заканчивала последний семестр в университете в Нарыне. Расслабиться не могла даже там, потому что переживала за родителей. К сожалению, тревоги были не напрасны. В мае 2022-го, за месяц до моего выпускного, маму и папу задержали. Ее обвинили в организации протестов, его — даже не потрудились объяснить в чем.
«Несколько дней обзванивала тюрьмы и морги»
— Накануне ареста родителей я разговаривала с ними по видеосвязи. Про обвинения против них тогда уже было известно. Я плакала, а мама меня утешала — мол, всё будет хорошо, ведь она ни в чем не виновата. Мама всегда была наивной.
Мама сказала мне тогда: что бы ни произошло, я должна пройти через это с высоко поднятой головой — ведь я самый сильный человек, которого она знает. Мне было смешно, потому что я и близко не такая сильная, как мама.
С папой разговаривала в тот же день. Он тоже пытался меня успокоить. Повторял, что всё будет хорошо. Я хотела верить этим словам, но нутром понимала: нашу семью ждет что-то ужасное.
Маму арестовали прямо на глазах у моей сестры и трехлетней племянницы. Мы не знали, что с ней будут делать дальше. Папа не выходил на связь. Только к вечеру через социальные сети мы узнали, что его тоже арестовали.
Вскоре начали поступать новости о том, что нескольких памирских лидеров убили, а некоторые сами свели счеты с жизнью, чтобы не попасть в руки правительства. Я опасалась самого худшего. Несколько дней обзванивала тюрьмы и морги: боялась за папу. Это было самое тяжелое время. К счастью, отца нашли живым.
Я очень хотела вернуться домой, быть ближе к семье. Но мне начали звонить с неизвестных номеров — с угрозами и оскорблениями. Стало понятно, что возвращаться на Памир нельзя. Тогда я подала заявление на гуманитарную визу в Швейцарию. Оформление заняло пять месяцев — это был изнурительный период, полный страха и тревоги. Я боялась даже выходить на улицу, а с родителями так и не было связи.
В день отъезда меня вдруг догнало осознание: возможно, это последний раз, когда я нахожусь так близко к своему дому. Это было невыносимо тяжело.
В Швейцарию меня вывезли тайно, под прикрытием. Это напоминало боевик — напряжение, нервы и страх не отпускали до самого конца.
«Многие люди, которых я знала с детства, убиты»
— Сегодня в тюрьмах Таджикистана сидят мои родители, двоюродные братья, дяди. Многие люди, которых я знала с детства, убиты. Например, Мамадбокиров Мамадбокир — честнейший человек, который был казнен в Хороге при свете дня, без суда и следствия.
Я потеряла свою опору. Я потеряла доверие. Я потеряла спокойствие.
Мое государство истребляет мой народ — чувства, которые это вызывает, невозможно описать словами. Я люблю Таджикистан, я люблю Памир. Это родина, которой меня лишили, с кровью вырвав из семьи и дома.
Первые месяцы я злилась на общество. Мне писали в соцсетях слова поддержки. Говорили, что знают: моя семья ни в чем не виновата. Но при этом добавляли, что ничего не могут сделать, потому что боятся.
Сейчас я стараюсь понять этих людей и их страх — но это все равно очень сложно. Простить страх — это одно. Принять то, что этот страх позволяет творить несправедливость, — совсем другое.
«Все время думаю: лучше бы я оказалась в тюрьме вместо родителей»
— В эмиграции мне сложно. Абсолютно всё сложно.
Первое время после переезда я не хотела выходить на улицу. Не могла видеть, как спокойно здесь живут люди.
Из-за этого у меня развилась депрессия. Каждый день заставляю себя просыпаться и двигаться вперед, пусть и крошечными шагами.
Сейчас я работаю, учу язык, готовлю документы на магистратуру. Учусь заново жить. Не знаю, смогу ли когда-нибудь стать той беззаботной Зарой, какой была раньше, — и стараюсь принять это.
Чувство вины давит. Всё время думаю, лучше бы я оказалась в тюрьме вместо родителей: на свободе они смогли бы больше сделать, чем я. Каждый раз, когда политзаключенные заболевают или умирают в тюрьме, у меня начинается паника. В такие моменты ненавижу всё вокруг. Приходится брать себя в руки, взрослеть быстрее и подстраивать свою жизнь под реалии. Мысли о родителях держат на плаву. Ради них иду вперед.
«Воспоминания о доме особенно важны. Иногда кажется, что вот-вот всё забуду»
— Я безумно благодарна Швейцарии, но не чувствую себя здесь как дома. Дом для меня — это Памир, это очаг бабушки и дедушки, вокруг которого собирается вся семья.
Воспоминания об этом сейчас для меня особенно важны. Иногда кажется, что вот-вот всё забуду. Не видела родителей два года, но кажется, будто прошла целая вечность.
Одно из моих самых любимых воспоминаний из детства — как мама каждый день водила меня в садик и по дороге мы вслух читали стихотворение Блока «Девушка пела в церковном хоре».
У нашего дома тогда сидела пожилая русская бабушка. Мы всегда останавливались рядом с ней, чтобы поздороваться. Мама заходила в магазин и покупала мне и бабушке булочку с изюмом. Я, конечно, любила эти моменты за булочку, но была недовольна, что мама дает старушке еще несколько сомони в придачу. Будучи ребенком, не понимала, почему бабушка получает деньги, а я — нет. Иногда мама тихо шептала себе под нос: «За что этой старушке такая жизнь?» Когда бабушка умерла, мама долго плакала.
Она всегда помогала людям, и если видела просящего милостыню, не проходила мимо. Мы с папой часто говорили ей: «Мам, видно же, что врут». — «Никто от счастливой жизни не пойдет просить деньги», — неизменно отвечала она.
Я думала, что у мамы слишком доброе сердце, и из-за этого мы часто ссорились. «Мам, ты не можешь спасти весь мир», — повторяла я уже в сотый раз. — «Надо жить по совести. Как я потом вам в глаза смотреть буду?» — спокойно отвечала мама. Это ее правило навсегда осталось в моей памяти.
А папа был олицетворением спокойствия. Он старался научить меня честности, храбрости и доброте. Мы с ним родились в один день, и самое яркое воспоминание о папе как раз связано с общим праздником.
Мне исполнилось пять лет. Мы с родителями пошли в магазин за продуктами. У дома печати были маленькие ларьки с фруктами. Не знаю, что на меня нашло, но я решила взять лимон и спрятать его в карман. Вернувшись домой, гордо показала родителям этот лимон в ожидании похвалы. Но одного взгляда папы хватило, чтобы понять: он не разделяет моего энтузиазма. Папа не кричал, но строго сказал: «Дизгата накенен» («Так не делают»). Последовал долгий разговор. Папа объяснил, что продавец кормит семью за счет своей лавки, и я, по сути, украла у него деньги. Он взял меня на руки, вручил лимон, и мы пошли обратно в магазин. Там папа рассказал продавцу, что случилось, и я протянула ему лимон. Продавец улыбнулся и попытался уговорить папу оставить лимон мне — но тот был непреклонен. Мы вернулись домой, и я чувствовала себя настоящей героиней, потому что вернула лимон. А папа, смеясь, сжимал мои щеки и говорил: «Никогда не бери чужого».
«Я желаю своему народу свободы»
— Хочу продолжать дело, которое начали мои родители, но боюсь. Не знаю, смогу ли когда-нибудь полностью преодолеть это чувство. Страшно не за себя — за родных. Не хочу, чтобы они пострадали из-за моего активизма. И все же, я помогаю памирцам — хотя кажется, что этот мир всё стремительнее катится вниз, а проблемы с правами человека становятся всё серьезнее. Я стараюсь быть стойкой и давать надежду тем, кто уже отчаялся, показывать, что даже в самой сложной ситуации нужно продолжать бороться.
Борьба может принимать разные формы. Это не всегда значит быть активистом или правозащитником. Иногда борьба — это поддерживать других, вселять в них веру, что перемены возможны, и быть примером того, что даже в темноте можно найти свет. Иногда борьба — это просто говорить. И я хочу, чтобы о памирцах говорили.
Важно, чтобы о нас и о том, что с нами происходит, знали и помнили. Важно, чтобы не закрывали глаза на «очередной конфликт». Потому что сегодня страдают памирцы — а завтра беда может коснуться каждого, кто посмеет думать иначе или требовать справедливости. Молчание делает нас уязвимыми, а единство и смелость — дают шанс на будущее без страха. Именно таким я вижу его для памирцев.
Я желаю своему народу свободы — выбора, слова, передвижения. Я верю, что в будущем нам больше не придется умирать за эти свободы, покидать дома ради них или искать их в других местах.
Автор: Лёша Гулицкий
