Как за 80 лет изменился смысл 9 Мая? Каким он видится через призму новой войны, развязанной Россией против Украины? Как день памяти и скорби превратился в милитаристское шоу с военной техникой и громкими песнями? Чем официальный День Победы в Беларуси принципиально отличается от российского? Почему Европа отмечает завершение Второй мировой не 9-го, а 8-го числа?
К важной для беларусо_к дате «ІншыЯ» подготовили конспект дискуссии, в которой историки и исследователи предлагают взглянуть на День Победы с разных ракурсов и еще раз задуматься о том, что мы отмечаем и почему делаем это именно так. Встреча состоялась по инициативе публичного учреждения «Формула человечности» (с его директоркой Анжеликой Аношко мы ранее отдельно разговаривали о беларусских узни_цах национал-социализма и диалоге поколений).
Участники и участницы дискуссии:
Кристина Янеке
Докторка исторических наук, сотрудница Центра военной истории и социальных наук Бундесвера
Павел Терешкович
Исследователь, историк-антрополог, кандидат исторических наук
Алексей Ластовский
Кандидат социологических наук, член Беларусского института публичной истории
Александр Тярещако
Ветеран российско-украинской войны
Игорь Казмерчак
Краевед, исследователь локальной истории
Вопросы задавал Максим Жбанков
(даем их переформулированными и с сокращениями)
Что же случилось 8 и 9 мая? И почему, казалось бы, очевидные вещи становятся сейчас поводом для политических спекуляций и идеологических конфликтов?
Я хотел бы начать с того, почему две даты. Это интересная и интригующая история: на самом деле войну закончили не военные и не политики — войну закончили журналисты.
А история такая: первый акт о капитуляции Германии был подписан 7 мая около трех часов ночи во Франции в городе Реймсе, в ставке объединенного командования Дуайта Эйзенхауэра. Была согласована дата и, самое главное, время, когда прекращается вооруженная борьба. 8 мая 23:01.
На подписании акта о капитуляции присутствовал пул журналистов, среди них — корреспондент и руководитель парижского агентства Associated Press Эдвард Кеннеди.
Со всех журналистов взяли клятву, что в течение 36 часов они обязаны молчать о том, что произошло. Предполагалось, что именно военное командование через 36 часов объявит, что капитуляция произошла. Но на севере Германии, на самой границе с Данией, американцами и британцами был захвачен маленький город Фленсбург. В нем была немецкая радиостанция, и по принуждению американского командования эта радиостанция на немецком языке стала сообщать воинским частям, что война закончилась, капитуляция подписана. Об этом абсолютно случайно узнал Кеннеди и решил, что эмбарго снято, можно говорить — и утром 8 мая он сообщает об этом в свое агентство. Агентство моментально пускает эту новость — и в Великобритании и США начинается стихийное празднование.
Сообщение журналиста ставит политиков перед фактом, им уже некуда деваться, и в три часа дня по британскому времени Черчилль [премьер-министр Великобритании. — прим. ред.] делает официальное заявление о капитуляции Германии. Вслед за ним это делает Трумэн [президент США. — прим. ред.]. Но то, что акт был подписан в Реймсе, страшно не понравилось Сталину: почему подписывают во Франции, а не в Берлине, столице побежденной страны? Поэтому по требованию Сталина 8 мая в пригороде Берлина повторно подписывают акт о капитуляции — в тот момент, когда вся Европа уже празднует победу. В Советском Союзе это уже 9-е число. Так получились две даты.
И как советская пропаганда этот праздник использовала?
В июне в Москве прошел парад Победы, а в 1948 году Сталин решает этот праздник отменить. Он ему не нужен. Ему мешают ветераны, которые вернулись с войны, которые выжили, которые чувствуют себя мужественными, самостоятельными людьми. Более того, это люди, которые видели другой мир, видели Европу и как там живут люди. Сталин этого испугался.
Следующий парад Победы состоялся только в 1965 году при Брежневе. После этого парадов Победы не было до 1985 года. Складывается впечатление, что чем дальше от этой войны, тем больше она в России и Беларуси эксплуатируется как идеологический ресурс. Эксплуатируется не ради того, чтобы понять, что не надо повторять, что войн вообще не должно быть, а ради того, чтобы эти войны продолжались.
Та истерия, которая творилась в России (особенно после аннексии Крыма) под лозунгом «Можем повторить!», как раз и была нацелена на использование памяти войны не ради мира, а ради того, чтобы эту войну бесконечно продолжать. Хочется процитировать одного из идеологов «русского мира» Дугина, который открыто пишет: «Мы, русские, любим войну. Мы всегда воевали. Война — это наше существо, а когда мы не воевали, мы просто гнили».
Нам нужно присоединиться к европейской традиции не чествования победы, а чествования памяти. Мы должны анализировать и думать, как сделать, чтобы война не могла повториться.
Как менялся образ 8 мая и 9 мая в сознании немцев?
В Восточной и Западной Германии этот день воспринимался по-разному. В ГДР в 1950-е – 1960-е годы это был праздник, его отмечали почти так же, как в Советском Союзе. В ФРГ праздника не было. Это был День Европы, день декларации Шумана [9 мая 1950 года министр иностранных дел Франции Робер Шуман предложил объединить металлургическую, железорудную и угледобывающую промышленность Франции и Западной Германии, что впоследствии стало фундаментом для создания Европейского союза. — прим. ред.]. День Победы у нас не вспоминали. Это изменилось в 1985 году, когда тогдашний президент Германии Рихард фон Вайцзеккер произнес в Бундестаге речь и впервые официально назвал 8 мая Днем освобождения [то есть освобождения Германии от национал-социализма. — прим. ред.], что вызвало дискуссии в немецком обществе.
У нас это не праздник, но памятный день. Проводятся официальные мероприятия, возложения венков. После нападения России на Украину ситуация стала сложнее, потому что эти мероприятия всегда проходили у советских мемориалов. В политическом смысле мы поддерживаем Украину, но в историческом смысле нельзя забывать об ответственности Германии за войну и 27 миллионов жертв на территории бывшего СССР. Сейчас надо лавировать между двумя фактами, так что мероприятия есть, но запрещены некоторые официальные российские символы, такие как георгиевская лента или определенные знамена.
В Музее Берлин-Карлсхорст, в здании которого был подписан акт о безоговорочной капитуляции, этот день всегда отмечали мероприятиями, дискуссиями, фильмами. Но если раньше там собирались вместе русские, немцы, украинцы и беларусы, то с 2014 года это стало невозможно.
В Германии до сих пор продолжаются споры о том, стоит ли сделать 8 мая государственным праздником. Одни считают, что этот день важно официально закрепить как символ мира и освобождения. Но есть и те, кто указывают на сложности, связанные с этой датой, особенно учитывая ее политизацию в последние годы, в том числе в контексте войны в Украине.
К тому же 8 мая — это конец войны только в Европе, ведь завершение Второй мировой войны произошло 2 сентября в Японии.
Кроме того, в Восточной и Западной Германии этот день воспринимается по-разному: для одних это освобождение, для других — начало новой оккупации.
Скорее всего, в ближайшем будущем эта дата так и останется днем для размышлений и дискуссий, но не станет официальным праздником.
Что происходит с Днем Победы в Беларуси? Почему 3 июля всё чаще называют беларусской альтернативой 9 Мая?
Лукашенко восстановил советский образ памяти о войне, который к началу 1990-х годов начал постепенно распадаться и фрагментироваться. Но Лукашенко же в значительной степени и модифицировал ту память, что существовала в БССР. Он многое задействовал: тот же образ партизанской республики, трагедии беларусского народа во время войны и особенно — оккупации. Всё было изменено и усилено.
Например, еще во время Машерова была установлена такая символическая цифра: во время войны погиб каждый четвертый. А благодаря новым изысканиям эта цифра стала уже каждый третий.
То же самое произошло с образом народа-победителя. В БССР главной фигурой победителя был советский народ. В современной Беларуси произошла беларусизация этой фигуры. Если мы возьмем выступления Александра Лукашенко во время торжественных митингов на День Победы, то на первый план выходит беларусский народ, который в его версии является в этой войне главным — народ, который больше всех пострадал и который внес вклад в победу больше, чем все страны-союзницы вместе взятые. Тут тоже происходит своеобразная инструментализация.
9 Мая, День Победы, стал одним из ключевых инструментов официальной политики памяти Александра Лукашенко, где война, трагедия и победа используются для легитимизации современной беларусской власти, которая позиционирует себя как главного хранителя этой памяти.
Размывание советского образа происходит и за счет введения празднования Дня Независимости 3 июля. Это тоже праздник, который был заимствован из репертуара БССР, но там он так широко не отмечался. В современной Беларуси 3 июля празднуется масштабнее, чем День Победы. На 3 июля проходят парады, а парады в День Победы в Беларуси проходят только по юбилейным годам (раз в пять лет), в остальное время — торжественное шествие с возложением венков около монумента на площади Победы и митинг.
Жесткое следование советской трактовке 9 Мая и перекачка символического капитала на День Независимости — нет ли в этом противоречия?
Лукашенко не копирует советский образ, а подгоняет его под свои потребности. Снесли музей ВОВ, а новый построили уже по совершенно другим принципам. Происходит трансформация памяти под актуальные потребности беларусских властей, которые решили использовать то, что уже есть, и монополизировать это, потому что для беларусской памяти эта война остается центральным событием.
С другой стороны, День Независимости — это то, что позволяет создать очередную связку Республика Беларусь и Победа. 9 Мая отмечают и в Российской Федерации, и во многих странах. Если же мы говорим о Дне Независимости, то это связка именно Республики Беларусь и Победы, это попытка приватизировать эту память.
Также это поле, где происходит выяснение отношений с Россией. Сейчас и Беларусь, и Россия претендуют на ключевую роль в том, каким образом праздновать День Победы.
И мы видим, что Беларусь пытается выстраивать свою собственную политику, как надо праздновать 9 Мая: российские инициативы наподобие георгиевской ленточки либо «Бессмертного полка» не получили поддержки со стороны беларусских властей.
Как война между Россией и Украиной влияет на личное восприятие людьми тех исторических дат?
Я вырос на советской пропаганде: смотрел фильмы о войне, запоем читал книги, играл в войнушку. Стыдно сказать, но мне было жаль, что война закончилась и мне не осталось подвигов. Я закончил исторический факультет педагогического института в 1991 году со всем этим багажом пропаганды, истории коммунистической партии СССР, героического вклада советского народа. Но с провозглашением независимости Украины произошла моментальная ломка — и вся мишура слетела.
Я с энтузиазмом принял независимость Украины, стал больше интересоваться историей, но продолжал говорить на русском языке, отмечал все эти праздники. У меня не было никакого диссонанса, что есть праздник 9 Мая, а в Европе его празднуют 8-го.
Но когда в 2014 году аннексировали Крым, когда начались события на Донбассе, я добровольно пошел на фронт, потому что из того, что в меня вкладывали, прижилось, что я должен защищать свою землю независимо от того, кто на нее посягает: закоренелые враги или вчерашние друзья. Попав на Донбасс, пройдя свой боевой путь, я понял, насколько эти даты используются Россией для экспансии. Сепаратисты избрали своим символом георгиевскую ленточку и убивали наших пленных именно с ней. У них считалось: раз ты не с этой ленточкой, раз ты против нас — значит, ты фашист.
Вернувшись после ранения в 2014 году, я ощущал 9 Мая самым тяжелым днем. Выходил «Бессмертный полк» — как зловещие мертвецы с портретами, на которых было много энкавэдистов, уничтожавших наш народ. Нас убивали с этими ленточками, а тут в тылу их носят. Были постоянные столкновения, пока наконец не была запрещена эта ленточка, пока не началась политика декоммунизации. Я считаю, это было сделано поздно. Если бы кто-то предвидел, как Россия будет использовать эти даты в своей гибридной войне, это сделали бы еще в 1991 году.
Какой день — 8 или 9 мая — для нормального человека не имеет значения. Имеет значение, что фашизм был побежден. Но мне кажется, что уже тогда, в 1945 году, закладывалась Третья мировая война, и Россия сейчас использует все эти даты, чтобы продолжать свою экспансию. У нас в Украине сейчас нет даже такого понятия — Великая Отечественная война. У нас есть Вторая мировая война, и как человек воевавший я понимаю, что любая война — это трагедия. Это не праздник, это память, это уважение тех, кто отдал свои жизни.
Я не могу понять, почему георгиевская лента вдруг стала таким фетишем. Неужели мой дед умирал за эту ленточку? И всё было построено на том, что великий советский народ умирал за коммунистическую партию, за советскую родину, за Сталина. Хотя как солдат я могу сказать, что пошел воевать не за правительство, не за президента. Я воевал за свою землю, за свой народ.
Мое самое яркое воспоминание о войне — когда мы на боевом выезде по тылам противника шли скрыто в районе Мариуполя. Была команда поднять флаги на бэтээрах, чтобы обозначить свое присутствие. Когда мы ехали через село, которое было на линии соприкосновения, где уже шли бои, то выходили пожилые женщины и нас крестили, выносили нам поесть. Дети махали. Я понимал, что правительство и президент далеко. Есть я, эти люди и моя ответственность их защищать.
Декоммунизация, переосмысление дат и праздников — насколько это действенный способ вырваться из хватки империи?
У нас еще много символов, которые остались даже в Киеве. В моем родном Николаеве очень много этих символов. Много улиц, которые носят имена деятелей Российской империи либо советских деятелей. Названия городов, которые только сейчас Верховная Рада переименовывает. Этот процесс идет и, на мой взгляд, медленно, потому что это вопрос как раз целостности и существования страны.
Мы все, как и правительство, считали, что это неважные вещи, это не экономика, на это не стоит тратить деньги. Мы можем учиться по старым учебникам, ходить по улицам советских или имперских героев. Но на самом деле это стало инструментом, который посеял эту войну и фактически привел к тому, что мы сейчас имеем.
Один из имперских инструментов гибридной войны — это миф о непобедимости русской армии. Победить ее реально и можно, и нужно сделать это сейчас, не дожидаясь, пока мы получим полномасштабную Третью мировую войну.
А такие даты — это не праздники, в которые нужно веселиться и кричать, что «мы это повторим». Всё должно быть с точки зрения национальной памяти: памяти украинского народа, памяти беларусского народа — и важно эту память формировать. Я и сейчас помню со своих школьных времен, что как только мы произошли от обезьян, то мечтали воссоединиться с русскими. А на самом деле Переяславская рада [собрание в 1654 году, на котором запорожское казачество во главе с гетманом Богданом Хмельницким заключило военно-политический союз с Москвой. — прим. ред.] не была единением братских народов. Это был обычный военный союз, который Россия нарушила на второй год.
Историческая память реализуется не только на уровне государственных инициатив и институциональных решений, но и на уровне личных отношений человека с эпохой. Насколько значима такая низовая память?
Я хочу рассказать историю моей бабушки по материнской линии. Когда бабушка была еще маленькой девочкой, она оказалась в так называемой Лепельской партизанской республике [Полоцко-Лепельская партизанская зона — освобожденная осенью 1942 года в тылу германских оккупационных войск территория БССР. — прим. ред.]. Она не любила рассказывать про то время, но однажды мне удалось ее разговорить, и она рассказала две самые запоминающиеся истории.
Первая история — о том, как она впервые в жизни попробовала шоколад: из рук немецкого солдата. Немцы проходили мимо деревни и угостили ее шоколадкой.
Вторая — история большой детской обиды. Тогда была партизанская республика, и партизаны нередко промышляли грабежами. Мама бабушки в годы войны нашла редкую ткань, пошила дочке красивое платьице, сказала: «Только на праздник наденешь», — и положила в куфар. И во время одного из набегов партизан это платьице украл.
Я не хочу сказать, что немцы хорошие, а партизаны плохие. Это ни в коем случае нельзя экстраполировать. Но это те воспоминания маленькой девочки в условиях войны, и они страшно отличались от того, что нам рассказывали в школе.
В школе мы получали всё те же советские фильмы про героизм, художественные произведения, где все партизаны-воины были однозначно белыми, а немцы-фашисты — однозначно черными.
Нас учили те же люди, которые учили предыдущее поколение, которые работали еще в школах в Советском Союзе, и они нам тоже передавали советские нарративы про черное и белое — а мы, дети 90-х, уже понимали, что в этой истории что-то не то.
Нам, оршанцам, рассказывали, что 3 июля 1941 года героический капитан Флёров ударил «катюшей» по оршанскому железнодорожному узлу, чтобы уничтожить фашистские эшелоны. Но потом оказывается, что фашистских эшелонов не было — они не могли туда прийти к 3 июля, потому что колея между захваченной Польшей и Советским Союзом была разная. Немецкие эшелоны застряли под Барановичами, а первый залп «катюш» был по советским эшелонам: они уничтожали свое же имущество, чтобы оно не досталось немцам. И был нюанс: у «катюши» не было точности — и огромное количество мирных жителей, которые жили недалеко от вокзала, погибли от первого залпа «катюши». Им есть памятник в Орше, но он спрятан в частном секторе, его не найдёшь без проводника. На нем написано, что это памятник первым жертвам войны, но не написано, от кого они погибли: от немцев или от Советов.
Мы чувствовали всю фальшь, мы понимали, что что-то не так с Хатынью. Туда нас тоже возили и рассказывали, какая трагедия: 149 человек погибло в Хатыни. А потом смотришь на другие деревни, и оказывается, в Брестской области есть деревня Дремлево — 286 человек таким же образом погибли. Деревня Борки в Могилевской области — 2027 человек погибли. Но почему-то символом погибших деревень становится Хатынь. А потом мы узнаём про созвучие Хатынь и Катынь [Катынь — место массового расстрела польских офицеров в 1940 году, организованного НКВД. — прим. ред.]. Дабы спрятать советские преступления придумали бренд Хатыни. Версия спорная, согласен, но тем не менее [по мнению некоторых исследователей, выбор Хатыни как символа на основе фонетической схожести помогал советской пропаганде скрывать преступления НКВД в Катыни и отвлекать от них внимание. — прим. ред.].
До сих пор, когда я слышу от чиновников слово «Хатынь», у меня не всплывает память про 149 убитых. У меня всплывает, что кто-то спекулирует на этих убитых. Танцы на костях.
Когда пропагандисты и чиновники жалуются: «Ах, как плохо, что новое поколение неправильно относится к правде Великой Отечественной войны, не очень активно празднует 9 Мая», — мне хочется сказать: «Вы же сами испортили это отношение. Вы же используете эти праздники с политической целью. Вы же насытили их такой фальшью, что от вашей идеологизированной памяти лично у меня отвращение».
Но нам надо помнить про Вторую мировую войну. Это действительно трагедия, это действительно нельзя повторять.
И, может быть, перенос с 9-го на 8-е и помог бы людям по-новому воспринимать эту войну. Может быть, это поменяло бы и смыслы — с «можем повторить» на «никогда вновь».
Дата очень принципиальна. Поверьте, если Беларусь юридически перенесет празднование на 8 мая, мы «за поребриком» такие вопли услышим, что будет совершенно очевидно: с этим меняются смыслы.
Завершу свой спич историей, которой начинал, — про платьице бабушки. Неожиданно, через несколько десятков лет, история получила продолжение. В 1990-е мой дедушка начал гнать и нелегально продавать самогон. Некоторые клиенты, у которых не хватало на полную бутылку, покупали стаканчик. Мой дедушка разрешал им сесть на кухне, выпить в его присутствии и заодно поговорить. Так вот, одним клиентом был ветеран-партизан, и во время разговора выяснилось, что этот человек тоже партизанил в Лепельской партизанской республике. Дедушка рассказал ему историю про платьице жены. «Я такого не помню, много лет прошло, но теоретически мог и я лично это платьице забрать». Мой дедушка не дал ему допить и в прямом смысле спустил с лестницы. Это тот случай, когда героическая фальшь и реальность вдруг встречаются. И какая тут у человека может быть реакция?
Статья создана в рамках проекта «Together 4 values — JA», который совместно реализуют организации ІншыЯ і Razam e.V. при поддержке Министерства иностранных дел Федеративной Республики Германии.
